Каренин обдумывает возможность вызвать Вронского на дуэль, но отлично про себя понимает, что он этого никогда не сделает. [1]
Вронский в какой-то момент фантазирует про себя о том, как Каренин вызывает его на дуэль - ему это кажется неизбежным [2]. В его воображении он стреляет в воздух и ждет выстрела Каренина, и это совершенно естественно и никак даже специально не отмечается. Создается впечатление, что для Вронского это единственное возможное поведение в такой дуэли (любовнику - стрелять в воздух), для него это само собой разумеется.
Вопросы, на которые у меня нет ответов:
1. Это только у Вронского так устроен код чести, или это само собой разумеется для всех людей его круга в то время?
2. Если это не частная причуда Вронского, а то, что ожидает свет, то знает ли об этом Каренин?
Мне кажется, что К. не может об этом знать; если бы К. был уверен, что В. будет стрелять в воздух, то как минимум всерьез думал бы о дуэли.
С другой стороны, если это частная причуда Вронского - с чего бы это? Ему не свойственно большее великодушие, чем то, что предписывают правила светской и военной чести, и Т. неоднократно подчеркивает, что В. во всем следует неписаным правилам поведения своего круга. См. например [3]; хотя там не говорится прямо, что эти правила он не составил для себя сам, по-моему это вытекает из описания В. до переломного момента болезни А.
Есть тут какое-то любопытное несовпадение культурных кодов.
Цитаты:
[1] "Дуэль в юности особенно привлекала мысли Алексея Александровича именно потому, что он был физически робкий человек и хорошо знал это. Алексей Александрович без ужаса не мог подумать о пистолете, на него направленном, и никогда в жизни не употреблял никакого оружия. Этот ужас смолоду часто заставлял его думать о дуэли и примеривать себя к положению, в котором нужно было подвергать жизнь свою опасности. Достигнув успеха и твердого положения в жизни, он давно забыл об этом чувстве; но привычка чувства взяла свое, и страх за свою трусость и теперь оказался так силен, что Алексей Александрович долго и со всех сторон обдумывал и ласкал мыслью вопрос о дуэли, хотя и вперед знал, что он ни в каком случае не будет драться."
[2] "Теперь, когда он держал в руках его письмо, он невольно представлял себе тот вызов, который, вероятно, нынче же или завтра он найдет у себя, и самую дуэль, во время которой он с тем самым холодным и гордым выражением, которое и теперь было на его лице, выстрелив в воздух, будет стоять под выстрелом оскорбленного мужа."
[3] "Жизнь Вронского тем была особенно счастлива, что у него был свод правил, несомненно определяющих все, что должно и не должно делать. Свод этих правил обнимал очень малый круг условий, но зато правила были несомненны, и Вронский, никогда не выходя из этого круга, никогда ни на минуту не колебался в исполнении того, что должно. Правила эти несомненно определяли, - что нужно заплатить шулеру, а портному не нужно, - что лгать не надо мужчинам, но женщинам можно, - что обманывать нельзя никого, но мужа можно, - что нельзя прощать оскорблений и можно оскорблять и т. д. Все эти правила могли быть неразумны, нехороши, но они были несомненны, и, исполняя их, Вронский чувствовал, что он спокоен и может высоко носить голову. Только в самое последнее время, по поводу своих отношений к Анне, Вронский начинал чувствовать, что свод его правил не вполне определял все условия, и в будущем представлялись трудности и сомнения, в которых Вронский уже не находил руководящей нити."