| апулей и ауэрбах |
[янв. 8, 2015|03:29 pm]
Anatoly Vorobey
|
Я так и не прочитал знаменитый литературоведческий том Эрика Ауэрбаха "Мимесис", хотя несколько раз собирался. А жаль. Может, еще дойдут руки. Но пока что не могу удержаться от того, чтобы процитировать найденный LanguageHat'ом пассаж, в котором Ауэрбах совершенно уморительно вчитывает кафкианский трагизм в невинную шутку Апулея из "Метаморфоз". В русском переводе это выглядит так:
Стиль "милетской басни", разумеется, совершенно отличался от стиля исторических сочинений, однако, несмотря на всю легкомысленную и порой пустую игру и эротику, "Метаморфозы" ("Золотой осел") Апулея обнаруживают не только весьма сходное с нашим историческим трудом смешение риторики и реализма, но также и склонность к призрачно-кошмарному искажению реальности. [...] Страх, дурачества, похоть заполняют весь роман. Не будь ощущение нелепости происходящего столь сильным — по крайней мере у современного читателя, — можно было бы при этом вспомнить некоторых современных нам писателей, например Кафку, — мир их произведений своей жуткой искаженностью свидетельствует о вполне последовательном безумии. Я хочу пояснить свою мысль одним ничем не примечательным местом из "Метаморфоз". Оно находится в конце первой книги, речь идет о покупке продуктов Луцием, рассказчиком, на рынке в незнакомом ему городке в Фессалии. Вот это место:
"После этого, когда вещи уже были сложены в моей комнате, сам я отправляюсь в бани, но прежде надо о еде позаботиться, и я иду на рынок за продуктами. Вижу, выставлена масса прекрасной рыбы. Стал торговаться - вместо ста нуммов уступили за двадцать денариев. Я уже собирался уходить, как встречаю своего товарища Пифия, с которым вместе учился в аттических Афинах. Сначала он довольно долго не узнает меня, потом бросается ко мне, обнимает и осыпает поцелуями. — Луций мой! — говорит. — Как долго мы не видались, право, с самого того времени, как расстались с Клитием, учителем нашим. Что занесло тебя сюда? — Завтра узнаешь, — говорю, — но что это? Тебя можно поздравить? Вот и ликторы и розги - ну, словом, весь чиновный прибор! — Продовольствием занимаемся, — отвечает, — исполняем обязанности эдила . Если хочешь закупить что, могу быть полезен. Я отказался, так как уже достаточно запасся рыбой на ужин. Тем не менее Пифий, заметив корзинку, стал перетряхивать рыбу, чтобы лучше рассмотреть ее, и спрашивает: — А это дрянцо почем брал? — Насилу, — говорю, — уломал рыбака уступить мне за двадцать денариев. Услышав это, он тотчас схватил меня за правую руку и снова ведет на рынок. — А у кого, — спрашивает, — купил ты эти отбросы? Я указываю на старикашку, что в углу сидел. Тут же он на того набросился и стал грубейшим образом распекать его по-эдильски: — Так-то обращаетесь вы с нашими друзьями, да и вообще со всеми приезжими! Продаете паршивых рыб по такой цене! До того этот город, цвет Фессалийской области, доведете, что опустеет он, как скала! Но даром вам это не пройдет! Узнаешь ты, как под моим началом расправляются с мошенниками! — И, высыпав из корзинки рыбу на землю, велел он своему помощнику стать на нее и всю растоптать ногами. Удовольствовавшись такою строгостью, мои Пифий разрешает мне уйти и говорит: — Мне кажется, мой Луций, для старикашки достаточное наказание такой позор! Изумленный и прямо-таки ошеломленный этим происшествием, направляюсь я к баням, лишившись благодаря остроумной выдумке моего энергичного товарища и денег, и ужина."
Несомненно, были и раньше, есть и теперь читатели, которые просто посмеются над этим рассказом, сочтя его фарсом, шуткой, и не больше. Но мне это кажется недостаточным. Поведение вновь обретенного товарища, о котором мы ничего другого не узнаем, или умышленно злонамеренно — однако злой умысел никак не обоснован, — или же это поступок безумца. Невозможно отделаться от впечатления о наполовину шутовском и абсурдном, наполовину таинственном искажении обычных будничных событий и дел. Товарищ радуется неожиданной встрече, предлагает и даже навязывает свои услуги, и вот, ничуть не беспокоясь о последствиях своего поступка, он лишает Луция и ужина и денег; о наказании продавца не может быть и речи — деньги остались у него; и, если я правильно понимаю, Пифий только потому советует Луцию уйти с рынка, что торговцы после такой сцены ничего не продадут ему или даже ему отомстят. При полной нелепости целого все хитроумнейшим образом продумано, — для того чтобы одурачить Луция и сыграть с ним злую шутку? Но почему, по какой причине? Что это — дурачество, злость, безумие? Дурачество происходящего не мешает читателю чувствовать себя задетым и обеспокоенным. И что за странное, грязное и несколько садистское представление — рыбы, которых топчут на рыночной площади по предписанию властей! |
|
|
