| о любви и информации: некоторые сумбурные мысли |
[сент. 30, 2003|06:23 pm]
Anatoly Vorobey
|
Мне кажется, именно в "Ромео и Джульетте" впервые с особенной ясностью была выражена определённая идея того, как может складываться ухаживание, способом, особенно удобным — по крайней мере в границах своего стереотипа — для мужчины.
Я имею в виду попросту тот факт, что Ромео знает заранее, что Джульетта его любит, до того, как ему приходится объясняться ей в любви. Это предварительное знание ему обеспечивает монолог Джульетты на балконе, который он подслушивает снизу. С точки зрения распределения информации Ромео оказывается в привилегированном положении; настолько даже, что он может позволить себе колебаться:
"Прислушиваться дальше иль ответить?" (ответ ясен — конечно, прислушиваться!). Напряжение момента с точки зрения Ромео большей частью снято. Собственно, он оказывается в положении, в котором обычно находится девушка, которой признаются в любви. У него есть возможность выбирать, и нет возможности быть отвергнутым. Выбирать ему, конечно, на самом деле незачем, он уже сделал свой выбор, но Джульетта ещё этого не знает (на основании предыдущей сцены с поцелуем она ещё не может это заключить).
Конечно, такие ситуации встречались в литературе, в поэзии, в драме и до Шекспира; но, мне кажется, именно Шекспир описал такое развитие событий с особенной яркостью в этой сцене, и создал стереотип, который повторялся с тех пор бесчисленное число раз. Перечислять романы, фильмы, рассказы и поэмы, в которых возникала бы практически та же самая ситуация перевёрнутого с ног на голову (по сравнению с конвенциональной ситуацией) информационного потока, можно было бы долго, думаю. Конкретный трюк, обеспечивающий обращение информационного потока вспять, менялся и меняется: иногда это, как у Шекспира, подслушивание (намеренное или невольное), иногда подсмотренный дневник, иногда информация от третьего лица, иногда даже вымученное у девушки путём долгой словесной эквилибристики признание (см. например долгий диалог мистера Рочестера и Джейн Эйр в предпоследней главе романа Бронте), и ещё много разных было придумано приёмов и путей. Этот стереотип продолжает занимать, восхищать, привлекать к себе внимание. Любопытно: казалось бы, должны были быть и попытки оттолкнуться от него, представить его в качестве чего-то нечестного, не-мужского (ведь мужчина в этом стереотипе принимает на себя традиционно женскую роль), но что-то не припоминаются мне такие попытки. |
|
